Букет ромашек и сиреневых колокольчиков – последнее воспоминание Люси Гурченко о мирной жизни: незадолго до начала Великой Отечественной дети того детсада, в который она ходила, были отправлены в один из живописных уголков Харьковской области. Но, как только началась война, родители спешно увезли детей назад в Харьков. «Всё оборвалось мгновенно, неожиданно», – вспоминает Людмила Марковна в автобиографической повести «Аплодисменты» (1987 г.).
В этой книге актриса рассказывает о немецкой оккупации её родного города, продолжавшейся почти два года, о том, как харьковчане вынуждены были приспосабливаться к жестокому и страшному времени, как они голодали, дрожали от холода и страха, как ухитрялись выживать. Повседневная жизнь захваченного нацистами Харькова предстаёт перед читателем в восприятии ребёнка (на момент начала войны Люсе было пять с половиной лет), и это сообщает повествованию какую-то особую достоверность и безыскусную искренность.
Люся Гурченко (вторая слева) в детском саду. 1940 год
Чёрный октябрь
До войны семья Марка Гавриловича и Елены Александровны Гурченко жила в небольшой подвальной комнатке в доме №17 по Мордвиновскому переулку (нынешний переулок Кравцова). Рядом, на углу ул. Рымарской и Мордвиновского, находилось здание, где немцы разместили сначала ремонтную часть, затем госпиталь. А в сентябре 1943-го, уже после освобождения Харькова, в этом здании откроется школа № 6, в которой Люся проучится десять лет.
Здание, в котором в 1941–1943 гг. размещался немецкий госпиталь (позднее – школа № 6)
Марк Гаврилович ушёл на фронт добровольцем, а Люся с матерью остались в городе. Филармония, где прежде работали родители девочки (отец её был баянистом, а мать занималась организацией развлекательных мероприятий), имела жёсткий лимит на эвакуацию. В первую очередь эвакуировались промышленные предприятия, заводы, фабрики. В итоге Елена Александровна и Люся так и не уехали.
Войска вермахта вошли в Харьков 24 октября 1941-го. Обитателей дома, в котором жила Люся с матерью, сразу же выгнали из квартир, – в нём разместилась немецкая часть. Елена Александровна с дочерью нашли приют в одном из жилых домов по тому же Мордвиновскому переулку.
Отец и мать Людмилы Гурченко
«Грабиловка»
Когда начались холода, вспоминает Людмила Гурченко, «постепенно всё, что составляет человеческий организм, перестроилось на волну: «хочу есть», «как и где достать поесть», «не умереть с голоду». Среди горожан самым ходовым стало слово «грабиловка».
«Если бомба попадала в склад с продуктами, – поясняет Людмила Марковна, – люди, вооружившись мешками и вёдрами, толпой бежали «грабить». Многие не возвращались. Немцы расстреливали тех, кто замешкался и не успел скрыться. Люди хватали всё подряд…»
Однажды начался пожар на кондитерской фабрике «Октябрь». Елена Александровна, убежав на горящую фабрику, вернулась оттуда с ведром сладкой коричневой патоки. Люся слышала, как взволнованная и перепуганная мать рассказывала соседке:
–…Люди прямо из огня ящики вытаскивают, а ящики в руках горят... Вдруг как обвалится этаж! Кого-то засыпало, придавило... Вдруг: «Сюда! Здесь патока!» Представляешь – внизу чан, прямо в пол встроен, такой большой! Сзади толкают, торопят. Немцы вот-вот... Свалиться в этот чан можно в два счёта... Только я об этом подумала... Дядька напротив меня – тянул целую выварку и вдруг упал вместе с ней, она его перетянула. И тут же его засосало... До сих пор всё внутри трясётся!
Оккупанты на улицах Харькова
«Показательные» казни и расстрелы
Немцы регулярно вывешивали на стенах домов приказы, где говорилось, что в такое-то время все жители города должны собраться в таком-то месте, причём с детьми; за невыполнение приказа грозил расстрел. Главным местом всех событий стал Благовещенский базар. «Здесь немцы вешали, – вспоминает Людмила Гурченко, – здесь устраивали «показательные» казни, расстрелы».
Горожане шли на рынок со всех концов Харькова. Там стояла виселица, вокруг неё образовывалась толпа. Впереди нужно было выставлять детей. Так требовали оккупационные власти: «Дети должны видеть и запоминать, что воровать нельзя, что поджогом заниматься нельзя. А если ты помогаешь партизанам, то смотри, что за это будет...»
Подъезжали машины, из которых выводили мужчин, одетых в одно только нижнее бельё; на груди у них висели таблички: «Вор», «Поджигатель», «Партизан». «Воров» и «поджигателей» вешали быстро, а вот казнь партизан нацисты превращали в долгую изуверскую церемонию. «Самого слова «партизан» немцы боялись патологически, – рассказывает Людмила Марковна. – К январю-февралю 1942 года в каждом мужчине немцам чудился партизан».
Харьковский Благовещенский базар в годы фашистской оккупации
«Самые страшные стали полицаями»
Всю деревянную мебель, что была в квартире, где жили Люся и её мать, зимой пришлось сжечь в железной печке, стоявшей посередине комнаты. «Тепла от печки хватало ненадолго, – вспоминает актриса. – С внутренней стороны окна были сантиметров на десять покрыты льдом. Вода в ведре покрывалась за ночь коркой льда».
Водопровод в городе был разрушен, колонки замёрзли. Воду брали прямо из проруби в речке Лопань. Носить воду – это была главная Люсина обязанность. Девочка спускалась с вёдрами на улицу Клочковскую, где у проруби чернела огромная очередь. У каждого в руках была палка или кочерга – ею отталкивали трупы. Зимой немцы сбрасывали трупы в Лопань, их сносило течением, и иногда они застревали около проруби. «Воду обязательно кипятили. И попробуй забудь эту кочергу!» – пишет Людмила Марковна.
А Елена Александровна добывала топливо – всё, чем можно было растопить печку. В саду Шевченко она рубила сучья и ветки, сухие корни вывороченных из земли деревьев.
Оккупированный Харьков
Однажды мать с группой других женщин отправилась на «менку» – так назывались походы по окрестным деревням с целью обмена каких-то вещей на продукты.
«За папин макинтош и своё шевиотовое пальто мама привезла мешок муки, сало и бидончик меду, – рассказывает актриса. – На базаре за полбуханки чёрного хлеба можно было выменять золотые часы. Такие вещи за бесценок отдавали люди, не сумевшие приспособиться к жестокому времени. Когда уже нечего было продавать, они тихо умирали в нетопленых квартирах… Процветал тот, кто принял железную логику – или ты, или тебя. Эти люди как будто вынырнули из-под земли. Одни работали у немцев. Другие открывали лавочки, кафе. А самые страшные стали полицаями. Их боялись – больше, чем немцев… Полицаю достаточно намекнуть немцу, что ты связан с партизанами. И тогда – конец!»
«Я тоже вышла на работу»
Как-то раз, стоя на балконе и наблюдая за жизнью немецкой части, Люся вдруг заметила, как какой-то солдат вылил остатки супа в кастрюльку подбежавшей к нему девочки. Вечером Люся присоединилась к стайке детей, собравшихся у части. Она вспомнила, как отец, мечтавший увидеть её артисткой, говорил ей: «Ничего не бойся, дочурка. Дуй своё. Актриса должна «выделиться»…»
И Люся решила «выделиться»: она стала петь, хотя голос поначалу дрожал. Девочка спела «Катюшу», потом – услышанную когда-то в кинотеатре песню из немецкого фильма. Ей одобрительно похлопали. Но главное – она принесла домой кастрюльку фасолевого супа. «Я тоже вышла на работу», – пишет Людмила Марковна.
Чуть позднее девочка попробовала петь и в немецком госпитале, пробравшись на его территорию через пролом в заборе. Однако концерт провалился: кто-то бросил ей в спину камень, больно впившийся под лопатку. Люся обернулась – на неё с яростью смотрел рыжий немец на костылях. «Век раус, шайзе менш! Фарфлюкте...» – гаркнул он.
Больше она в госпиталь петь не ходила.
«Вторые немцы»
«Это было при «первых немцах», а это было при «вторых немцах», – выражения знакомы всем тем, кто пережил войну в Харькове», – пишет Людмила Марковна.
В феврале 1943-го город заняли советские войска, удерживая его в течение двух недель, однако потом опять в город снова вошли части вермахта.
«…«Вторые немцы» шли по Клочковской, тесно прижавшись друг к другу, шеренгой от тротуара до тротуара, – вспоминает актриса. – Они разряжали автоматы в малейший звук, в движение, в окна, в двери, вбок, вверх, в стороны...»
Немецкая истребительно-противотанковая группа на одной из улиц Харькова
Оккупационные власти объявили комендантский час: всякий, кто появился на улице после шести часов вечера, подлежал расстрелу на месте. Первые убитые появились уже на следующее утро после опубликования приказа. Поэтому по вечерам город словно вымирал.
Облавы: главное – опоздать!
Одно из самых жутких воспоминаний Люси об оккупации связано с облавами. Они устраивались в разных людных местах, но главным образом – на том же Благовещенском базаре. Немцы окружали определённый участок рынка кольцом, а затем начинали сжимать его, нещадно колотя людей прикладами.
«Боже мой, какая же это была паника! – рассказывает Людмила Гурченко. – Душераздирающие протяжные крики – «Мамочки!», «Го-осподи!», «Помоги-ите!», «Ря-туй-тэ!» – перемежались с отрывистыми немецкими: «Шнель!», «Век!», «Шайзе!», «Фарфлюктер!»…»
Сбив людей в плотную толпу, немцы размыкали оцепление с одной стороны, а с противоположной выпускали овчарок.
«Все крики сливались в одно жуткое: «О-о-о!..» – вспоминает актриса. – Проклятые умные дрессированные животные гнали толпу к чёрным закрытым машинам – «душегубкам». Машины набивались людьми и отъезжали… В эти душегубки впускали выхлопные газы. И пока машина ехала до окраины города – люди в ней задыхались. Потом их сбрасывали в ямы и засыпали землёй».
Людмила Марковна объясняет, как однажды им с матерью удалось спастись от душегубки:
«Когда собаки погнали толпу, мама сильно толкнула меня в спину. Я упала на землю, она накрыла меня собой. Все бежали рядом, спотыкались о наши ноги, ругались, падали и опять бежали… Мама, стиснув больно мою руку, говорила: «Главное – опоздать... собак не бойся... кусают тех, кто паникует. Это не смертельно, главное – опоздать…». Мы опоздали. Но я видела совсем близко, как люди, тесно прижатые друг к другу, с искажёнными от ужаса лицами смотрели из машины, хватали последний свежий воздух...»
«Вся страна будет знать, что Харьков освобождён!»
23 августа 1943 года в Харьков вошли части Красной армии. Для Люси Гурченко освобождение родного города навсегда осталось связанным с запахом акации, потому что харьковчане дарили солдатам букеты розовой и белой акации.
Харьковчане встречают освободителей. 23 августа 1943 года
«Мне посчастливилось доехать на танке аж до площади Тевелева, прямо на пушке! – рассказывает актриса о своих незабываемых детских впечатлениях. – Теперь уже никогда не будет комендантского часа, не будут никого казнить, люди перестанут бояться друг друга, теперь погнали немцев! И теперь вся страна будет знать, что Харьков освобождён!».
На заглавном фото. Люся Гурченко с матерью Еленой Александровной
Свежие комментарии